Большое влияние на живопись 1960-х годов оказал Эдуард Георгиевич Браговский (род. 1923) – и не только благодаря яркости и активности его живописной пластики, но в не меньшей степени благодаря упорству в самоутверждении своего превосходства. Многие его товарищи по творческим группам в Переславле-Залесском именно от него восприняли способность видеть цвет расчленено, а потом как бы собранным воедино в плоскостные холсты с множеством оттенков, отличающихся или декоративной звонкостью, или необычайной верностью тона, в котором трепетало точно выраженное настроение.

Живопись Браговского – это радость открытия таких оттенков внешнего мира, таких его сопряжений с соседними цветами, таких его состояний и преображений, которые в жизни зритель, может быть, и видел, но в живописи до Браговского никогда.

Уже первые работы художника предвещали своеобразие его искусства. Пейзаж «Осень» (1957), написанный с утраченной потом тонкостью, свидетельствует о душевном переживании русской природы Удлиненный мазок, лавиной устремленный на землю и повторенный в изображении реки, сообщает живописи ускоренные ритмы. В этом пейзаже и других современных ему работах Браговский доказал способность мыслить и говорить на языке преображенной живописи, оторвавшейся от натуры, но ей адекватной.

«Красный дом» (1968, два варианта) – это Старая Ладога, старинный городок, прописанный звучными контрастами синей реки и красного кирпичного дома. Художник извлекает из этих резких цветов, не смазанных тоновой дымкой, красоту отношений. Памятник древней Руси, стершийся в памяти современников Браговского, вознесен художником до высшей художественной значимости благодаря открытому цвету, как бы небрежно размазанной краске, активизирующей синеву Волхова и утихомиренной строчкой домиков на противоположной берегу («Старая Ладога», 1961, «Синий Волхов», 1968).

Многие художники относили колористический дар Браговского и оригинальность его живописного письма на счет якобы плохого зрения, при котором предметы ближнего плана сливаются в цветовые пятна («Зимний вечер», 1964; «Мальчик и собака», 1979; «Зимнее солнце», 1987; «Памяти Сезанна. Гора Сент-Виктуар», 1992, и др.). Это не так. Браговский обладает зорким, необычным зрением, позволяющим воплощать и лирические переживания тончайших психологических оттенков, и драматическое ненастье, и радость жизни под сверкающим солнцем, и пасмурное состояние души, для чего одних лишь особенность глаза мало.

Лучшие его работы посвящены Тарусе – тихому городку в живописных местах, где снег окрашивается желтым небом, скромные речки скрыты туманной пеленой и все озвучивается национальным видением Браговского, а не только его умением красочно писать теплоту провинциального быта («Первый снег», «Зимний вечер», обе – 1964; «Снег идет», 1965; «Когда идет корюшка», 1968; «Ветлы над Окой», 1981). «Здесь-бытие», выражаясь словами Хайдеггера, может показаться вполне удовлетворительным и даже желанным, все зависит от степени осознания человеком наличной жизни, ценность которой видится не в цивилизации, а в благости мира, природы, издавна удовлетворявших русского человека. Явно не осознанная Браговским, да и другими живописцами, философская мысль о необходимости «оземления» любой абстракции, высказанная, в частности, Г. Гачевым, художником блестяще исполняется. Живописному мышлению возвращается столь нужная ему предметность. Необходимо «нисхождение» абстракции до очевидности, на котором настаивал также И. Ильин, тогда как отсутствие прозрачности мысли может закодировать простые понятия и вызвать желание «понепонятнее выразить пареную репу». Браговский начисто отвергает игру в непонятное, при помощи которой придать реальности «прозрачность» невозможно.

Игра ума, начатая еще «Миром искусства» и символистами, а затем авангардистами, была пресечена искусством второй половины ХХ века, чтобы прояснить глубокий, порой мистический смысл текущей жизни, горнее опрокинуть на земное и тем самым сделать понятной великую закономерность бесконечного превращения и обмена жизни, осмыслить, а не многозначительно затмить реальную картину мира. Прорывом к понятному и ясному, к повседневной философии жизни искусство обязано пейзажистам второй половины ХХ века, освоившим простую и мирную жизнь людей.

Драму и трагедию, сладость и тяготы человеческого бытования несет в себе картина Браговского «Первый снег» (1970). Борение разных сил: грязной земли и мокрого снега, темно-холодных далей и прохладного «ошкуренного» неба – все конфликтное состояние природы пришло в соприкосновение со «здесь-бытием» людей, которое художник зримо и физически ощутимо прометил, озвучил, осмыслил средствами живописи.