В истории советской литературы и искусства встречаются люди необычных биографий. Сама по себе их жизнь до такой степени насыщена событиями, что могла бы стать увлекательнейшей хроникой времен революции, или гражданской войны. Их собственная судьба вплотную срослась с судьбами героев их картин, книг, а бывало, что кто-то и сам становился героем произведения. Член-корреспондент Академии художеств СССР, профессор Федор Семенович Богородский, создавший образы матросов восемнадцатого года, биографией, сердцем, духом своим был причастен к их подвигу. «Братишек» Богородский писал всю жизнь, изучив не просто, как натуру, а, как товарищей своих по оружию, друзей, проведенных в боях. И, когда, он написал самого себя – в бушлате, бескозырке, пулеметные ленты крест-накрест, – то был не только автопортрет, но, обобщенный, емкий образ целого поколения. А, сам Федор Богородский смотрит с фотографии восемнадцатого года – морячок с лентой Балтийского флота. В повороте его крупной головы, в решительности молодого, строгого лица, во взгляде, одновременно, смелом и доверчивом, – характер, сформированный революцией, гражданин молодой Страны Советов. И еще: особая пристальность взгляда выдает в нем художника. Но, не сразу и не просто нашел он свой путь в творчестве. События величайшей исторической важности, в самом эпицентре, которых, Богородский находился, не давали ему возможности заниматься живописью изо дня в день, методично, как того требует профессиональное искусство. Но, зато у него никогда не было проблемы, о чем писать. Не слышал он укоров в бессодержательности, в том, что материал получен неверным путем, из третьих рук, что не хватает ему жизненных впечатлений. Уж, чего-чего, а материала ему хватало. То, что этот человек успел повидать, пережить, до краев заполнило его память. Но, события действительности становятся фактом искусства лишь тогда, когда их осмысливает художник... Итак, события. Год 1916-й. Фронт. Морская авиация Балтийского флота, а после – авиационный отряд Юго-Западного фронта. Полный бант Георгия. Лето 1917 года. Федор Богородский вступает в большевистскую партию. Осень того же года. «Фарсаль», на котором он летал, сбит немецкой артиллерией. Его отправляют в лазарет с тяжелыми ранениями. Через несколько месяцев, не долечившись, Богородский едет в Москву. Центральный Комитет посылает его на новый участок сражений – в органы ВЧК. Нижний Новгород. Богородский – член следственной комиссии ревтрибунала. С января 1919-го года он председатель отдела по особо важным делам. Работает в Нижегородской губчека. Уходит добровольцем на фронт. Дон, Царицын... Богородский – политический комиссар отряда военных судов. Осенью, после тяжелой контузии он на посту заведующего особым отделом Оренбургской ЧК. В 1920-ом году – заведующий следственной частью ревтрибунала водного транспорта всей Волжской области. В сентябре 1920-го года по состоянию здоровья увольняется с военной службы, продолжая работать в ревтрибунале. Начинается новая жизнь: Богородского-солдата, сменяет Богородский-художник. Живописец в нем проявился, конечно, не в тот момент, когда явилась возможность заняться искусством. Художник он был рожден. Книга его воспоминаний, написанная ярко, талантливо, – тому подтверждение. Неуемность и требовательность, любопытство и жадность к жизни определили его биографию. Федор Богородский был циркачом, матросом, летчиком. Чекистом и комиссаром. Поэтом и артистом. И, все он это делал увлеченно, радостно – душой он был сродни своим героям, прямым и мужественным. Такими он их и писал. Федор Семенович Богородский родился в 1895 году в Нижнем Новгороде. Детская память впитала и лето, и ярмарку – оранжевые полушубки, зеленые шали. Цирк Безано и человека, носившего необыкновенную фамилию «Иама». И «... красные флаги текут среди черных фигур, как пролитая кровь, – так напишет он потом о революционных днях 1905 года. И звуки: «Марсельезы», «Варшавянки», и нестройное пение: «Боже царя храни», и пьяные вопли: «Бей красных!», и чьи-то молитвы: «Господи, спаси. Спаси господи»... Приметы времени, судьбы, характера... Курьезные случаи, почему-то удержанные в памяти, и, то, что в равной степени близко и памятно для всех, – перекрестно, повторяющиеся из разных уст воспоминания о спектаклях в Художественном, о пении Шаляпина, о щукинской картинной галерее на Знаменке и морозовской на Пречистенке. Это тоже составляло эпоху. Богородский и тут не мог остаться в стороне. В 1922 году он поступает во ВХУТЕМАС к Архипову. В развернувшейся в те годы борьбе различных группировок, в путанице политических и художественных взглядов Богородский занимает твердую, устойчивую позицию: он ахрровец, член Ассоциации художников революционной России. То есть знаменем своим признает реализм и заявляет о своей приверженности к русскому реалистическому искусству. В самой действительности Богородский нашел героев для серии своих работ: «Беспризорные». «На Смоленской площади во дворе стоял большой белый дом с колоннами, – писал он в своих воспоминаниях. – Внешний вид этого богатого ампирного особняка, однако, резко расходился с его «внутренним содержанием». В этом доме была расположена ночлежка для беспризорных детей... И вот однажды я пошел с альбомом в ночлежку на Смоленскую площадь. Не успел я войти в полузаколоченное досками парадное, как меня охватил острый запах карболки и уборной. В темном вестибюле было накурено и людно. Я прошел в следующую комнату с отвалившейся штукатуркой. Она была перегорожена нарами, на которых среди серых тряпок валялись беспризорные...». Позировали натурщики плохо. И соседи чувствовали себя не очень ловко, когда «такие» гости являлись к Богородскому на дом. Это были «скачки», «тихушники», «ширмачи», и изъяснялись они на совершенно невероятном жаргоне. За год перед глазами художника прошла не одна сотня ребят – и вот, наконец, в Музее изящных искусств на Волхонке состоялось открытие 7-ой выставки АХРР: «Революция, быт и труд». А.В. Луначарский, выступивший там, отметил работы молодого Богородского, сказав, что в них есть «действительность, настоящий опыт художественного социально-психологического анализа... Его прекрасные этюды нужно издать, как иллюстрации к хорошему трактату о том, что из себя представляет такое социальное явление, как детская беспризорность». Да, именно анализ. Исследование характера, иидивидуальных его черт и социальной предыстории. Это глаза – детские, затравленные, зверюшечьи. И, тусклые, погасшие, порочно-наглые. Губы бесформенные, расшлепанные и стянутые в злую ниточку. А, между всем этим, точнее, в фокусе всего этого, не вслух, не впрямую выказана художником симпатия к своим «героям». Их независимость, бесстрашие, жизненная стойкость и нередко незаурядность угаданы живописцем, он и зрителей заставляет видеть своего: «Огольца», «Ширмача», «Салагу» такими же жалеющими глазами, с тем же человеческим приятием и сочувствием, которым вообще отличается его искусство. Ну, а потом увлечение «уличной экзотикой» сменяется поиском новой темы, поскольку жизненный опыт Богородского требовал уже своего выявления в творчестве. И, кому, как не ему, комиссару матросского отряда, должно было создать образ революционного моряка – истинного героя эпохи. В 1927 году в картине: «Матросы в засаде» такая попытка была сделана. Спаянная единой мыслью, единым чувством, огромным – до предела – напряжением группа матросов поджидает врага. Время, секунды, минуты сжаты. Еще мгновение, и... Тут та правда каждой эмоции, состояния, когда волнение еще больше концентрирует волю, та подлинность, которая в своей точной, скрупулезной воссозданности поднимается уже до символа. Символ подвига, его романтика, романтическая героика. Масштабность собственно пережитого потребовала также пропорций в творчестве. Ему ли было заниматься мелкотемьем, давить сок из пустоты, когда жизнь его сама была материалом для создания большой, по-настоящему серьезной темы: люди, служившие революции. «Матросы в засаде» определили направление творческих исканий Федора Богородского. И в этой, и в будущих работах задачей стало раскрытие человеческих характеров, объединенных не просто ситуаций, сюжетной завязкой, а идеей, выразителями и борцами, которой, они являются. Но, если в «Беспризорных» правдивость, достоверность передачи натуры требовали совершенно определенных художественных приемов, то в новых полотнах Богородского на них ориентироваться уже было нельзя. Художник знал своих героев по жизни, по личному опыту и подбирал иной раз «модели» среди друзей. Но, чтобы типы эти стали историчными, чтобы смогли донести до зрителей напряжение, отблеск огневых революционных лет, нужно было найти в себе силы и смелость заговорить в полный голос, набрав в легкие воздух, не опасаясь, что сочтут за «романтика», что язык твоего творчества непривычен. Кстати, такие прорывы, расширяющие, обогащающие наше реалистическое искусство, делали именно люди, пришедшие вместе с революцией. Может, закаленный, смелый их характер требовал больших преодолений, больших преград, и потому-то они искали и открывали это новое, раньше невиданное, в своей живописи, в литературе, в поэзии. И, может сама современность, соучастниками и свидетелями, которой, они оказывались, давала им право и уверенность говорить голосом Завтра, и именно его старались понять и услышать те, что жили Сейчас. Так, рождалось советское искусство, рассказывающее миру о героическом голосами самих героев. Черное море. Портовые города, корабли Черноморского флота. Пейзажи: «Севастополь», «Батумский порт», «Парусник», «Товарищ в Батуми». Портреты: «Комсомолец», «Краснофлотец», «Молодежь». Новое поколение советских моряков. Новый человек, сформировавшийся уже в Советской стране, – это стало открытием Богородского. Одновременно, ожили воспоминания о собственной молодости, обогащенные такой преемственностью: моряки Советской России – моряки времен гражданской войны. И возник новый пласт – композиции: «Нашли товарища», «На белых». С годами, с опытом открылось то, что можно понять лишь издали. Уже в самом конце войны, в 1945 году, написал Богородский монументальное полотно: «Слава павшим героям». Светлая память о героях, отдавших жизнь за Победу. Реквием. Звучит хор. Напряженная, траурная торжественность фигур главной группы, кажущейся объемно-скульптурной. Плавная, чуть, тяжеловатая ритмика драпировок подчеркивает скорбную сосредоточенность в лицах людей. Мать Родина оплакивает сына. Матросы, командир стоят, как бы приняв клятву верности, долга перед погибшими. Это трагедия. Огромное, неутолимое, всенародное горе. Но, там же на его пределе, уже рождается преодоление, высвобождение новых, побеждающих сил, оптимистических, жизнеутверждающих.

Автор статьи Надежда Кожевникова

Материал взят из публикации: Кожевникова Н. Героям красных атак. [О творчестве художника Ф. С. Богородского] // Огонек. – 1975. - №30. – С. 8-9, 2 вкл.