Книги

Варвара Родченко Член Московского союза художников. Член Союза журналистов Москвы,объединения художников печати.

«Неважно, что именно ты делаешь, важно, чтобы все, к чему ты прикасаешься, меняло форму, становилось не таким, как раньше, чтобы в нем оставалась частица тебя самого. В этом разница между человеком, просто стригущим траву на лужайке, и настоящим садовником», — говорил мне дед. «Первый пройдет, как его и не бывало, но садовник будет жить не одно поколение». Я родилась в Москве в 1925 году. Была зима. На фотографиях отца видно, как бабушка катает меня по двору в плетеных санках вместо коляски. Первые воспоминания — большая комната-мастерская. В ней несколько деревянных столов, покрашенных белой масляной краской, большой диван, полки с книгами. За одним столом работа- па мама, Варвара Федоровна Степанова. Она курила, резала гранки и бросала обрезки под стол в плетеную корзинку. Из них можно было вырезать кукол, домики, и я даже пробовала склеить монтаж «прежде и теперь», как это делала мама... Бабушку, Ольгу Евдокимовну Родченко (в деви- честве Палтусову), маму отца, я помню еще до школы. У нее была мягкая юбка, в которую можно было «окунуться» с разбега, а мягкие руки обнимали и гладили... Она скучала без детей и была рада моему рождению. С раннего возраста кормила меня и ухаживала за мной.

Сама она вырастила 10 детей - была няней, и своих было трое. Я называла ее «мамой», а когда она умерла, мне было 7 лет. Варвара Степанова вела меня по улице, и я ее спросила: «Варвара, можно я буду называть тебя мамой»? Варвара Федоровна Степанова, моя мама, училась в гимназии. Как старшая (в семье было еще двое детей) еще в гимназии она была уже и ре- петитором. Она училась блестяще и проявила свои способности к рисованию, живописи и лепке. Однажды она слепила из воска фигурку учителя, сходство с оригиналом было поразительно. Варвара Степанова закончила гимназию с правом на золотую медаль. Но медаль не купили (это было дорого для родителей!). Получила подарок при окончании гимназии — сочинения Н.В. Гоголя в 5 томах с чудесными иллюстрациями. В 1940 году, перед Великой Отечественной войной, в школе я оформляла стенную газету. А при домоуправлении участвовала в самодеятельном спектакле «Тайна Синей горы». Там я играла деда, который поймал шпиона. Надевала пиджак и брюки моего отца, приклеивала бороду и держа- ла в руке трубку. А после спектакля ходила с девочками гулять по улице в этом костюме.

Летом 1941 года я жила у знакомых за городом. Было теплое время, купались, загорали. Вдруг 22 июня приехала мама, сказала, что началась война, и увезла меня в Москву... А потом начались бомбежки. Мы выходили на балкон и видели взрывы бомб, дым и стрельбу зениток... При домкоме из молодежи организовали группу ПВО, выдали противогазы. Моя обязанность - быть связистом. А папа — Александр Михайлович Родченко — должен был не выходить из квартиры и следить за тем, чтобы на чердак не попали «зажигалки». Они иногда падали на крышу и, не успев заго- реться, скатывались к краю и сваливались во двор. Началась эвакуация. Это грустно. В сентябре театральным работникам, Московскому союзу художников и Союзу писателей дали товарный поезд до Урала и... мы тоже согласились. Уговорили и люди, и ситуация, и жизнь... Зачем? Надолго ли? Никто не знал. Нам дали товарный вагон: «8 лошадей или 40 человек». На полу — чемоданы. На них спали и сидели люди... Ехали долго: 10 дней. Состав стоял на запасных путях. На остановках кормили супом, и можно было достать кипяток. Помню, что ехали разные люди: литературовед В.А. Катанян и Л.Ю. Брик, художник театра Шлепянов, режиссер В.П. Жемчужный, художник- график Л. Зусман, дочь живописца Д. Штеренберга Фиалка с супругом - Катанян и Лилия Брик остались в Перми, а нас отправили дальше — до маленького города Очеры. Там и провели зиму. Вьюга, снег... И не было зимнего пальто, так как все уехали летом... Я училась в 9 классе. Папа писал вывески для кино. Мама работала в мастерской агитплаката.

В конце зимы переехали в Пермь, в то время Молотов.В Перми я закончила 9 классов средней школы. Увидела объявление о приеме на подготовительные курсы в МСХИ (Московский сельскохозяйственный институт, эвакуированный в Пермь). Летом училась на этих курсах, сдала экстерном экзамены за 10 класс и поступила на зоотехническое отделение. (Еще до войны я любила животных. Дома жили белые мыши, кошки, рыбы. Ходила смотреть, как учатся студенты биофака МГУ, делают операции на белых мышах.) Из письма отца в Пермь: «Скучаем по тебе, но верим все же, что ты скоро будешь дома. Рады, что вам дают рабочие карточки. Это все же будет легче тебе. Еще, вероятно, месяц придется ждать. Почему так скучно без тебя? Я только теперь по- нял, что ты нам нужна. Что я тебя очень люблю. Что без тебя дом скучный и унылый. Что весна не будет весной без тебя. Что вместе с солнцем и теплом должна быть и ты. Что ты моя дочь. Что из тебя нужно сделать хорошего человека. Что ты все имеешь наследственное мое и способности и странности. Да, это так. Я вижу в тебе себя в юности. Я тоже был такой сомневающийся, ласковый, любопытный и т. д.» В марте 1943 года возвратилась в Москву по специальной командировке от Комитета по делам искусств для сдачи вступительных экзаменов в художественный институт. Весной 1943 года уже в Москве я начала серьезно заниматься живописью. Папа поставил натюрморт: желтый глиняный кувшин, чашку, блюдце и яблоки. Дал мне палитру, кисти, масляные краски и загрунтованный картон. А сам ушел по делам. И я начала писать,мне понравилось смешивать краски на палитре и писать мазками. Почти каждый мазок надо было составлять из нескольких разных цветов. Это было так интересно, время пролетало незаметно, на картонка появилось изображение предметов.Отец вернулся, посмотрел и сказал, что теперь писать надо всегда. В июне 1943 года поступила в Художественное училище памяти 1905 года. Была война, и студентов посылали на лесозаготовки; меня послали в Рязанскую область, поселок Гусь-Железный. Брала с собой маленький этюдник. Мама сшила мне рабочий комбинезон из красной плотной ткани с карманами, застежками, как в современной «джинсовой» моде. Пока мы плыли на пароходе до места, матросы все просили продать им эти брюки, настолько они были удобными, красивыми и аккуратно сшитыми.

Отпустили в Москву раньше срока для сдачи экзаменов в Московский полиграфический институт, куда поступила в октябре. Там познакомилась со студентом Николаем Лаврентьевым, моим супругом, и с тех пор уже почти 60 лет мы вместе. Когда учились в институте, на втором курсе вме- сте с друзьями сделали рукописный журнал «Крик души». Было это в 1944 году. Нас, конечно, ругали, чуть не выгнали. Было такое время, что цензура выбрасывала строчки из текста. А мы в журнале тоже поместили лишь первую строчку стихотворения «Небо чистое и голубое», а дальше шли точки. Вот как было де- по со слов Копи Лаврентьева: «Договорились, что мы покажем этот журнал как нашу летнюю практику: проза В. Рочке, стихи — Дима Суров, рисунки — Боря Маркевич, обложка — Варя Родченко, макет — Коля Лаврентьев». Наивность наша была ужасна. У нас хватило ума (или глупости) показать это нашему преподавателю Г.Т. Горощенко. Он сказал «Ну что ж. Решение несколько цирковое. Вам бы поработать в ВОКСе. Давайте покажем это на кафедре» И показали» -Это же конструктивизм! Караул! Да но тут все-таки, любовь к книге... Это не к книге, а к тому, что разрушает книгу! Но откуда у них конструктивизм? Вот откуда! (Указывают пальцем на мою фамилию). Но молодые, они хотят узнать, понять... Но до этого бурного обсуждения приняли это у нас как работу.

Так много времени прошло с 1920-х годов, так все позабылось, что иногда Родченко прибегал к безобидным мистификациям. Однажды после войны один его бывший ученик пригласил его в жюри закрытого конкурса плакатов по технике безопасности. Александр Родченко с полным основанием, стоя на платформе «социалистического реализма», разнес все эти плакаты. Потом спросил своего ученика - не слишком ли он был жесток в своем разборе? — Да нет, говорит тот, все правильно. И туг кто-то привязался к нему: не тот ли он Родченко, который в 20-е годы... - Нет, Нет, — говорит Родченко, — это не я, это был мои отец. А я фотограф... В институте я часто подправляла чужие натюрморты. Это была возможность сделать вместо одного 4 или 5 вариантов, разыграть их в разной цветовой гамме. Девочки этого не понимали- они видели только, что у них было что-то пестрое, а становилось спокойным и красивым. Писала маслом с 1943 по 1952 год. Писала на- тюрморты, многие ставил отец: «Ромашки», «Капуста», «Овощи», «Яблоки», «Куклы», «сирень», «Стекло», «Маджонг« (китайская игра, очень популярная в Москве в 1920-е годы). Как правило — самые простые вещи, которые были под рукой кофейник,чашка, кусок черного хлеба, кастрюля с картошкой,столовый нож. Отец только один раз рассказал, как писать, и никогда не повторял, не учил. Говорил, что блики на предметах при писании натюрмортов тоже не должны быть написаны одними белилами. Блики на предметах должны иметь тон, но очень слабый. Он любил живопись и радовался, когда я писала, потом окантовывал в рамы и вешал на стену. На обороте всегда писал номер этюда, год, место и фамилию. Летом мы выезжали за город, снимали комнаты в разных местах Подмосковья: Химках, Куркине, Калистове, Апрелевке, Фирсановке и других. На этюдах нас с мамой иногда сопровождал черный кот. Он терпеливо ждал, когда я закончу, и бежал рядом домой. Писала и на Волге, и в Плесе, и под Баку. Этюды — это эскизы в цвете и пространстве. Надо было писать, составляя из близких, но разных тонов предметы или планы (поля, леса). Отец говорил, что небо должно быть всегда в колорите со всем остальным. Небо бывает разного цвета: зеленое, розовое, голубое, синее, фиолетовое и т.д. В натюрморте должна быть более подробно раскладка цвета предмета на тона, рефлексы и тени. Живопись с натуры — это концентрация внимания, так как свет меняется быстро. Художник весь поглощен, ничто не должно отвлекать. Эти мгновения не забываются, и во время работы не чув- ствуешь времени. Чудесная пора! А всего было написано более 100 этюдов и натюрмортов‚ из них 50 подарены знакомым... Но показывать свои работы на выставке оказалось сложно, надо было стать членом какой-либо творческой организации.

Сначала это был профсоюз художников-графиков, потом, с 1962 года, я стала членом Союза журналистов СССР (секция художников печати), а в 1970-м, вступи- ла в Московский союз художников. С 1947 года начала работать в полиграфии, еще будучи на практике в Государственном литературном музее. Там я сделала свою первую печатную обложку «Собирайте фольклор о Москве». Тогда было трудно сделать какое-либо необычное оформление. Делали заставки и концовки в книгах с рисунками лавровых веточек, как символов Победы. Чтобы хоть как-то разнообразить мотивы, я пробовала вводить дубовые листочки. Папа называл это «рисовать веники». В тот год мы окончили институт. Темой моего дипломного проекта было оформление альбома «30 лет Красной Армии». На переплетах я всегда любила блинтовые тиснения, плашки, конгрев. В шрифте старалась соединять слова, написанные разными шрифтами, разного размера. Это так же, как рисунок, должно было привлекать зрителя не только по смыслу, но и формой, размером, цветом. Форзацы книги всегда решала как поле зрительного отдыха, чтобы собрать внимание для чтения текста и осмотра иллюстраций. Работала в издательстве «Искусство» совместно с В.Ф.Степановой — первые альбомы «Эйзенштейн. Рисунки» и Э. Шуб «Крупным планом». По альбому «Эйзенштейн. Рисунки» сдавала оригиналы оформления и макет уже после смер- ти мамы. Недавно, прочитав статью в журнале «Огонек» номер 30 за 1997 год, узнала, что этот альбом наш известный кинокритик Г. Капралов подарил в 1963 году Федерико Феллини во время одного из московских кинофестивалей. Работала в издательствах «Медгиз», «Молодая гвардия», «Сельхозгиз», «Советская Россия», «Советский писатель».

Оформляла журнальные обложки, открытки, рекламные листовки, пригласительные билеты и даже выставки. В Доме литераторов к 70-летию со дня рождения В.В. Маяковского делала пригласительный билет, афишу, фотомонтажи и развеску экспонатов. с 1962 года работала в издательстве «Госполитиздат». Оформляла фотомонтажи для альбома «Будьте бдительными!» и «Мы коммунизм строим», серию плакатов «Моральный кодекс» и «Основы политзнаний». Работала с супругом, он занимался фотографией и чудесно писал шрифты. А для фотомонтажных обложек, плакатов нужно было постоянно что-то снимать: людей, предметы, репродукции, постановочные сюжеты. Например, руки, держащие горсть земли, или руку, сжимающую змею (вместо змеи наши друзья держали шланг или настольную лампу и ее «душили»). Из этого материала я клеила монтажи, и их надо было переснимать еще раз, чтобы не было видно швов и стыков. Коля работал ху- дожественным редактором в журнале «Клуб и художественная самодеятельность», где мне то- же иногда заказывали обложки и фотомонтажи. Темы патриотические, пафосные — к съездам, к юбилеям, к 50-летию СССР. Всего я оформила, наверное, более 60 книг и альбомов.

Мой отец, Александр Михайлович Родченко, умер З декабря 1956 года. Выставка работ А. М. Родченко и вечер его памяти открылись в Доме журналиста 13 марта 1957 года. В газете «Советская культура» упомянули фамилию Родченко среди других. А нам и это было приятно и... грустно... На траурной панихиде сказали, что он был «принципиальный человек». Но никто не сказал, что это слово стоило ему жизни. Было много людей — полный зал. Мама сидела в президиуме, позади висел большой портрет Родченко. В залах развесили работы, рисунки, фото, живопись, «Клоун с саксофоном» — это автопортрет. В печати — ничего... Мама Варвара Федоровна Степанова ушла из жизни в 1958 году. Я не хотела верить, что она уходит от меня! Она тут, сидит на табуретке и работает без конца... Она научила меня любить работу, любить людей, ценить работы других... В МОСХе решили провести вечер памяти Степановой, но без выставки. Все-таки 3 февраля 1960 года состоялся вечер ее памяти в МОСХе в Ермолаевском перелуке. «Дали одну комнату для выставки - ту, где была выставка Удальцовой‚ когда она еще была жива. Варваре Федоровне дали эту комнату на один вечер и еще увешанную масками и куклами художника Андриевича из театра Образцова. Он еще возмущался, но ему объяснили, кто такая Варвара Федоровна, и он утих...

Стены завесили холстяными полотнищами, сверху разместили живопись, графику, плакаты. Живопись, конечно, реальную — пейзажи Москвы и натюрморты. Плакаты — немного от эпохи В. Маяковского. Повесили на один вечер — и в тот же вечер сняли и увезли. Зал был весь полон, пришли все ее друзья, почти все были живы. Пригласительный билет мы сделали с ее рисунком для ткани, и потом с этой же тканью сделали обложку для «ДИ», где была статья Алины Абрамовой о ней (А. Лаврентьев). С 1958 по 1970 год вела дневниковые записи. Они помогали душевному спокойствию и терпению. Сын Саша подрос, поступил в «Строгановку», и мы уже работали трое вместе. Оформили несколько книг. В издательстве «Художественная литература» — книгу Павла Железнова «Трагедийная ночь» с фотомонтажами.

Жизнь шла... Саша женился. Появилась сначала Ира, с которой он учился вместе в «Строгановке», затем внучка Катя, а теперь маленькие правнуки - мальчик и девочка. С 1965 года начала работать в технике фотограммы. Не надо ни фотоаппарата, ни съемки... Свет и предметы. Свет под фонарем увеличителя и предметы на фотобумаге... Предметы разные: цветы, листья, стекло, ткань, песок, кружева и т.д... Появляются удивительные, непредсказуемые тональные композиции и орнаментальные сюжеты. Иногда за счет многократной экспозиции возникает объем, контуры предметов множатся, вещи начинают двигаться, оживать. Позднее понравилось изображать лица людей из всяких предметов: проволоки, стружек, листьев, а глаза и ресницы — из цветов ромашки... В этой технике оформила несколько книжек: С. Кирсанов «Книга лирики», Б. Слуцкий «Продленный полдень» и другие. Оформляя книгу или обложку, всегда делала для показа в издательстве несколько эскизов. Потом на выставки давала именно эти, не пошедшие в печать, варианты. Участвовала в книжных выставках Горкома гра- фиков, Союза журналистов и Союза художников. Была членом бюро секции художников печати в Союзе журналистов и членом выставкома секции графики в МОСХе. В 1985 году вышла на пенсию. Жизнь изменила русло, работа в издательствах перешла в домашний поток, домашние заботы и устройство выставок родителей. В 1991 году к столетию со дня рождения Александра Родченко в Вене организовали выставку его работ. Потом работы Родченко и Степановой были показаны в Москве, в ГМИИ им. А.С. Пушкина, а затем подарены Музею личных коллекций на Волхонке, 14. Музей открылся в том же доме, где в 1920-е годы жили Родченко и Степанова.

23 ноября 1997 года в день рождения Александра Родченко мы сидели за столом и пили чай с пирогом в его честь. Раздался звонок в дверь, и курьер принес пакет от Вильгельма Оттена‚ владельца текстильной фабрики из Австрии. На основе рисунков для ткани Варвары Степановой и Любови Половой Оттен напечатал несколько образцов текстиля. А в пакете оказалась пачка новогодних открыток с изображением живописной композиции Родченко 1919 года. Это было как подарок к его дню рождения. Сейчас в мастерской все те же белые крашеные деревянные столы, полки с книгами, картон и бумага, краски и кисти. И каждый занимается своим любимым делом. Один пишет статьи, другой оформляет книги, третий делает макет, четвер- тый занимается фотографией, а я пишу эти строчки... Правда, глаза уже плохо видят... Часто приходят люди, взрослые и дети, студенты, художники и фотографы, чтобы показать работы, поговорить, посоветоваться. Папины работы живут своей самостоятельной жизнью. В фильмах встречаются его фотографии, для выставок строят по его проектам ме- бель, в витрине ГУМа можно прочитать текст Маяковского «Нет места сомненью и думе, все для женщины только в ГУМе» в шрифтовом оформлении Родченко.

7 сентября 1997 года во время празднования 850-летия Москвы на стены Московского университета проектировали разные световые картины. Среди них показали и папины работы: фотографию дома Моссельпрома с его рекламой, портрет Лили Брик из плаката «Книги по всем отраслям знания», плакат к фильму «Броненосец Потемкин». Гигантские световые проекции — это то, о чем мечтал Родченко. В те же дни в Фотоцентре проходила выставка «Художники печати - юбилею Москвы». Выставку подбирала Мария Эсмонт, ответственный секретарь секции художников печати Московского союза журналистов. Она успела в короткий срок сделать каталог. пригласительный билет, а после закрытия вручала свидетельства участникам, победителям творческого конкурса. Мы с Колей показали фотомонтаж к поэме П.Железнова о Маяковском и Горьком и тоже получили такое свидетельство. Это было как подарок к нашей с Колей золотой свадьбе... Там же были выставлены развороты журнала «СССР на стройке» с фотомонтажами Александра Родченко. Это было неожиданно и приятно. Всю свою жизнь я занималась тем, что пробовала сделать что-то новое для себя. Пробовала заниматься живописью, писала акварелью, клеила фотомонтажи, комбинировала тени от предметов в фотографике. Но какие-то идеи так и остались лишь в памяти. Например, однажды захотелось попробовать фактурно обработать фоны на фотографиях. Для этого я собиралась при печати снимка насыпать на фотобумагу крупу, песок, накладывать материю, нитки, полоски бумаги и т.д. Но... посмотрела на работы отца и подумала: «А стоит ли?» Он так много в жизни пробовал от начала и до конца в разных областях искусства, что мне до него далеко... И хотя я что-то так и не осуществила, для меня смысл занятий искусством в том, чтобы тоже пробовать. Жизнь научила меня любить людей и думать о них. Мой дед говорил: «Каждый должен что-то оставить после себя. Сына, или книгу, или картину, выстроенный тобой дом или хотя бы возведенную из кирпича стену, или сшитую тобой пару башмаков, или сад, посаженный твоими руками. Что-то, чего при жизни касались твои пальцы, в чем после смерти найдет прибежище твоя душа. Люди будут смотреть на взращенное тобою дерево или цветок, и в эту минуту ты будешь жив».